Агония армии
Корниловцы уехали в Чешский корпус. В Русской Армии им уже не было места. Их сплоченность, дисциплина, боевой дух и верность России были непереносимы для разнузданной солдатской массы, еще державшейся скопом под обликом прежних полков. Сначала между Корниловцами и Чехами был некоторый холодок. Чехи плохо говорили по-русски, да и странно было Корниловцам чувствовать себя на своей же земле гостями у иноземцев, но натянутость отношений быстро прошла. Нашелся и общий язык в разговорах о Родине, правда — у Чехов о своей Родине-Чехии, у Корниловцев — о России, но помыслы и склад души были у тех и у других одинаковы. Несколько чехов и словаков настолько сдружились с Корниловцами, что не покинули наш Полк и во время гражданской войны, оставаясь в его рядах персонально, и из них была сформирована при Полку отдельная саперная рота под командой своего инженера. Корниловцам отвели район села Булдычево, близ станции Печановка. Здесь пришлось им пережить агонию Русской Армии. Страшна толпа, когда она чувствует свою безнаказанность, но толпа вооруженная еще страшнее. Местечки страдали от жестоких погромов, на улицах оставались разбросанные пожитки, между ними валялись трупы, в домах рыдали навзрыд опозоренные женщины и девушки. Особенно памятен остался Корниловцам разгром имения князя Сангушко. Старый князь был заколот штыками, дворец его разграблен. Не был пощажен и знаменитый княжеский конский завод. «Режь и коли эту буржуйскую забаву!» — кричали в конюшнях, и двадцать белоснежных арабских жеребцов и кобылиц были прикончены, кровь из конюшен текла ручьями.
Здесь я помещаю и другое свидетельство о смерти князя Сангушко. «Описываемое трагическое событие, подтверждающее почти полный упадок воинского духа армии, произошло летом 1917 года, когда власть номинально возглавлялась А. Ф. Керенским, заслужившим кличку «главноуговаривающего», а фактически была в руках полубольшевистских солдатских и рабочих комитетов. Совершенно неожиданно полуэскадрон, стоявший ближе к замку князя Сангушко, получил приказание спешно двинуться в Славуту, так как замок князя громит ворвавшаяся в винные погреба и перепившаяся там пехота, оставшаяся без офицеров, которые были либо перебиты, либо скрылись. Выполняя полученный приказ, полуэскадрон широкой рысью двинулся к Славуте, где увидел отвратительную картину пьяной, отчасти вооруженной, отчасти побросавшей свои винтовки пехоты, расправлявшейся с польскими служащими замка. Уверенности, что небольшой отряд кавалерии сможет водворить порядок и отстоять замок, не было никакой. Чтобы прекратить мародерство, нужно было действовать без промедления.
Когда восьмидесятилетнего старика, князя Сангушко, служившего в России полвека тому назад в Кавалергардском полку, толпа вытащила из замка для расправы, колебаться, как следует действовать в дальнейшем, нельзя было. И лишь тогда старший офицер полуэскадрона подал команду: «Шашки вон, пики к бою.» Но кроме двух унтер-офицеров, выхвативших клинки шашек из ножен, команду никто не исполнил, и единственным выходом из создавшегося положения было резко повернуть налево кругом и отойти. Это вызвало радостный вой разнузданной солдатни, тут же прикончившей князя.
Продолжать войну с такими солдатами было делом немыслимым.
Очевидец».
«Врезались мне в память на всю жизнь два случая, — рассказывал штабс-капитан Канашевич, — Иду я и вижу, как около шоссе сидит вокруг костерка кучка солдат и что-то жарит. Прохожу мимо и вижу — в нескольких шагах от них лежит телка. Она медленно задирает голову вверх и так протяжно и глухо мычит. Из ее зада был вырезан большой кусок мяса. Мерзавцы, они даже не потрудились ее пристрелить, А другой случай такой: я шел по дороге со своей ротой. Противник изредка стрелял тяжелыми снарядами. Все жители попрятались. Навстречу попадались бегущие без винтовок солдаты с перекошенными от страха мордами. Вдруг один из них подбежал к погребу, поднял дверцу. В глубине погреба сгрудилась целая семья. «Ах, так вашу так, прячетесь!» — заорал солдат, выхватил из-под пояса ручную гранату и бросил ее в погреб...»
Бешенство и омерзение заливали Корниловцев. Многое им пришлось еще перевидать, особенно в братоубийственной войне, но если спросить их, что они пережили самое страшное, они ответят: «Ужасна гражданская война... Тяжко было расставаться с Родиной... Но не было ничего мучительнее того времени, когда мы видели на Великой войне бесславную гибель нашей Армии, видели русских солдат, разбегавшихся с фронта со звериным оскалом на лицах... Теперь подыскивают оправдание этому ужасу, говорят; неизбежные последствия войны, кровь развращает людей... Но вот что поражало: солдаты, дольше всех воевавшие, по много раз раненные, были на фронте наиболее жалостливыми к людям и к полковому зверю. Они почти всегда держались вдали от комитетов, этих революционных дрожжей, и от всего революционного месива. Старые боевые солдаты были замкнуты, молчаливы, точно познали некую сокровенную тайну... Вот на митинге выступает солдат. Только и слышно: «Довольно нам воевать, довольно мы кровь проливали!» Спросишь его: «Да ты, брат, давно в окопах?» «Я-то?» «Да, ты-то» «Да он только что пришел с маршевой ротой, — ответит кто-нибудь из старых солдат и добавит: — А ведь смотри, как разоряется...»
Война — грозное бедствие, но не фронт развращает людей, — как может развратить человеческие души верность законам Отечества, жертва за други своя, венчание кровью и честью на поле бранном?.. Людей развращает их собственная трусость, и распаленное воображение и самую любовь претворяет в разврат. На войне владычествует смерть. Для тыла нет ничего более гнетущего, чем смерть, на фронте нет ничего более торжественного, чем преодоление страха смерти.